Города и люди: Шенкурск

Влюбляются не в города. Влюбляются в людей. И совсем не обязательно им отражать колорит места. Люди могут вызывать необъяснимое домашнее тепло, добрую усмешку. Эти чувства впоследствии мы неизменно приписываем городу. Так и случилось со мной и Шенкурском.

Ночью уровень воды поднялся слишком высоко. Чтобы переправу не снесло, её опустили. Остановлюсь у парома.

Водитель останавливает ГАЗельку, деловито обходит пассажиров и проверяет посадочные талоны.

Пассажиры к водителю обращаются Владимир младший или просто Владимир. Усатый худощавый мужчина с поджатой губой, всё время пребывал в рассеянной задумчивости. Задаёшь ему вопрос, а он:

— Вы что-то спросили? Повторите ещё раз.

Подъезжаем. Песчаный покатый берег спрятался в тени ивы. Поодаль от берега Ваги стоят нагруженные фуры. В кабинах курят нетерпеливые водители. Правило для фур одно: переправляться с каждым третьим заходом парома — машина занимает много места.

На небольшое проржавевшее судно заезжают легковые машины. Сейчас их три. Люди торопятся, толкаются, прижимаются плотнее. Стою, подпирая боком белые жигули. Солнце отражается от водной глади и обжигает лицо. Переправа занимает около пяти минут.

Машины и люди высыпают на берег, только паром успел причалить. Ощущение давки и неразберихи. Белые жигули резко набирают скорость и шумно выруливают по извилистой дороге в город.

По этой же дороге семенят суетливые жители. Я и мой знакомый, местный житель Сашка, поднимаемся в город.

По правую руку еловый парк. В нём — крытая сцена и ряд незатейливых скамеек, детская площадка. Качели скрипят в такт нашим с Сашкой шагам. Ближе к дороге — площадка для игры в городки.

— В школе никто не играет, но проводятся соревнования среди взрослых, — поясняет мой спутник.

По левую руку разрушенное кирпичное здание. Думаю: церковь.

Сашка рассказывает:

— Церковью это было очень-очень давно. Во времена СССР там была общественная баня. После развала, в 90-е, говорят, тоже баня была. Сейчас там только молодёжь да школьники шатаются.

Школа ничем не привлекает внимания. Обычное прямоугольное здание, выкрашенное желтоватой краской.

Сворачиваем с дороги и попадаем на мемориал Великой Отечественной Войны. А там вечный огонь. Без огня.

— На праздники-то включают. Очень дорого содержать его. Если бы не было необходимости реку переезжать, то, может, огонь бы горел всегда. Переправу и паром содержать надо. Много кто на другом берегу работает, а на нашем учится.

Справа от потухшей звезды стоит памятник женщине, ждущей мужчин с войны. Её печальный, бесцельный взор падает на звезду, где только по праздникам зажигается «вечный» огонёк надежды. Чуть поодаль стоят памятные плиты с именами погибших на фронте. Целые семьи в алфавитном порядке.

На душе становится тоскливо, как бывает у всякого, кто проникается последствиями войны.

Мы оставляем женщину ждать мужчин с фронта. Их имена тут же — на плитах.

Последний вечер поездки прошлась по окрестностям. Спустилась к реке.

Остановилась у одной из полоскалок для белья. Местные называют так деревянный помост с перилами на четырёх опорах, уходящих в воду. Он покачивается в такт течению воды. Паром протащил своё железное брюхо по Ваге и спрятался в ивняке.

Поднялась на пригорок сделать снимки заката. Загляделась, прижалась к накренившейся сухой сосне.

По песчаной дороге под ручку шли две обыкновенные старушки, каких я не встречала уже давно. В платках, в юбках до щиколоток, в капроновых толстых чулках. Седые, морщинистые, молчаливые они остановились недалеко от берега.

Спустя время одна безмятежно сказала:

— Егоровна, бельё ведь я так и не прополоскала севодня.

— Так коморы-то сожруть, Галька, полоскать. Пойдём лучше ко мне, водочки выпьем немножко.

Взгляды обеих скользят по речному зеркалу. Природа не тревожится от их присутствия: они свои.

— Что ты, что ты! Не пойду. У меня передача по «Первому».

— Пойдём, Егоровна. Передачу у меня посмотрим вмести. У меня водочки-то маленечко.

Галька взохнула. Что-то необратимое подкралось и настигло её.

— Ну, пойдём, Егоровна, пойдём. Только я патиссончики зайду домой возьму. Под водочку. Тот год такие хорошонькие уродились. Сей год с этой погодой уж не знаю что и получиться. Загниють скорее.

Ещё какое-то время помолчали. Речной воздух остывал и тёк среди тишины частых сосен. Смеркалось. Янтарное зарево развалилось на горизонте и медленно утопало в нём. Егоровна и Галька медленно поднимались в гору походкой домоседок-гусынь. Лёгкие усмешки с прищуром глаза застыли на их желтоватых лицах. Они уходили бесшумно, как и пришли.